Жара не щадила никого. Выжженная палящим бездонным небом земля не давала жизни. А в глубине её натужно гудел запасенный импульс жизни, сохраняемый для нового начала.
Треск рассыхающейся почвы уже не мог разбудить немногих, населяющих эту убогую планету. Они спали. Спали глубоким сном. Сном без пробуждения. Они спрятались, ушли в глубь своего существования для того, чтобы сохранить оставшийся потенциал. Затаились, чтобы не пропустить то единственное мгновение, когда можно начать возрождение.
Однажды случился дождь. Он шёл и шёл. Он очищающей силой любви обволакивал землю и впивался со всей силой своей нежности в её плоть. Он поглощал её тепло и, набухая, увеличиваясь, становился огромной всесодержащей сутью жизни.
Такое соединение жизни и смерти становилось обязательным, необходимым для мира, который они создавали. Земля и дождь. Да, и смерть существовала здесь: ведь каждый раз, когда капли дождя срывались с неба, щедро отдающего свою жизнь, всю, до последней капли и постоянно рождающего новую жизнь, чтобы вновь её отдать – случалась смерть. Умирало небо, чтобы родиться новым и чистым, выплаканным. Умирал дождь, отдавал себя земле. Такая взаимообратность была целесообразна, ибо с неё начиналось Всё. Не было ничего до неба, до земли, до дождя. А пошёл дождь – и всё появилось.
Она не умела ждать. Она не могла забывать. Она закрывала глаза, и всё равно всё видела. Её незащищенность была необычной и притягательной. Я любил её, даже когда она не любила меня. А она не любила меня всегда. Также, как не любила ничего. Наверное, не умела. И от этого у неё всегда был немного растерянный вид и ищущий взгляд. Она, вероятно, чувствовала, что что-то в ней не так. Но что – это ей никогда не удавалось понять. И я любил её. Я обманывал её, когда, раскрывая ей карты мира, в котором мы жили, показывал на ядро и говорил: “Это яблоко. Его нужно есть”. Она ела яблоко, впивалась в светящуюся мякоть крепкими зубами, и сок вытекал из него. Но и из глаз её текли слезы. Она смахивала их удивленно и не понимала, отчего ей так щемяще больно где-то в груди.
Да. Я любил её. Я принимал её всю, целиком. И она принимала меня, но не замечала этого, как не замечала ничего вокруг: ни хорошего, ни плохого; ни светлого, ни черного. Она еще только начинала познавать то, что ей суждено было узнать. А, может быть, и не нужно было посвящать её в тайны этого мира?
Может быть, надо было ей остаться БЕЗ Знания.
Но. Я любил её. И я не мог, не имел права не сделать так, чтобы она узнала Все. Все, что знаю я, и даже то, что я никогда знать не буду. Я знал, что, никогда не обладая ею, я навсегда теряю её. Теряю то, что никогда не было моим.
Эти зелено-золотистые глаза, наполненные какой-то необычайной глубиной, мерцающей исчезающими и появляющимися бликами, которые были каждый, как взгляд другого мира, другого измерения. И эти миры толпились у окна в новую реальность, перешептывались, сменяя друг друга. А их голоса мелодичным эхом перекатывались и излучали за пределами мерцающего затемненного золота. Это удивительное излучение бездны, обволакивающей мягко и непугающе, усиливала насыщенными влагой радуги устремлённых навстречу тому, кто имел счастье созерцать это чудо и быть в его плену. Конечно, я не имел ни малейшего шанса, даже, положив всю свою жизнь, заслужить хоть миллионную долю мгновения этого наслаждения. И все-таки, я не знаю по чьему велению, я был рядом с ней.
Я любил её. И, слушая молчание, исполненное благословенной трепетности и насыщенное чудесной музыкой, превосходящей по утонченности гармонии, звуковому многообразию самую совершенную музыку – музыку небесных сфер – я восторгался и замирал от мысли, что Все Это Я сам прекращу…
Я остановлю движение жизни в этих глазах.
Я чудовищно и грубо прерву тишину звучания её Совершенства.
Я навсегда изгоню солнечные блики из волшебной атмосферы её светящихся неземным светом волос.
Я сломаю мягкую линию губ, никогда не ждущих поцелуя.
Я открою ей глаза, и взгляд остановится.
Станет обычным твёрдым и спокойным взглядом Человека. Человека, знающего предопределённость всего, что с ним происходит. Человека, живущего размеренно и однообразно. Губы затвердеют, и в их уголках появятся горькие складки. Да, она останется красивой, безумно красивой женщиной.
Но… Она перестанет быть Совершенством. И это сделаю я. Я не могу не делать этого. Я слишком люблю её. Как я сделаю это?
Я просто перестану её любить.
И тогда она поймет, что было в ней всё время, и что ушло безвозвратно. Я стану облаком и покину её душу. Зачем? Просто я не могу не быть любимым ею. Я умираю в этом случае. Ведь я и есть её душа, я дух свободы, естества и невинности.
Я вошел в неё, когда она еще не увидела свет и понял, не смогу не быть в ней. А когда она родилась, я оставил свою свободу, подарив ей. А она взяла все так естественно, обретя в ней такую невинность, что я исчез, перестал существовать, пока моя привязанность к ней не стала для меня убийственной.
И вот я ухожу.
А она остается.
Я больше не люблю её.
Ольга Нагурная, 23.04.98. г. Верх-Нейвинск